Как мотали срок дворянские революционеры.
С детства все знают, как страдали осужденные декабристы «во глубине сибирских руд». Как часто бывает, историческая правда страшно далека от поэтических образов. Большинство участников заговора вели на каторге безбедную и не обремененную тяжкими трудами жизнь.
14 декабря 1825 года те, кого позже назовут декабристами, предприняли в Санкт-Петербурге неудачную попытку государственного переворота. Практически в то же время на Черниговщине другая часть офицеров-заговорщиков подняла мятеж в нескольких полках, так же закончившийся поражением. Разбирать благородство помыслов декабристов и их планы будущего устройства России — не задача настоящей статьи. Стоит лишь отметить, что во все времена, во всех государствах и при любых режимах те, кто предпринимал попытки вооруженного мятежа, планировал переворот и замышлял убийство главы государства с истреблением всех членов его семьи, включая маленьких детей, подлежали самому суровому наказанию.
Следствие и суд над декабристами тянулись полгода. Четверо главарей тайных обществ и убийца генерала Милорадовича Каховский были приговорены к повешению. Десятки менее виноватых заговорщиков подлежали другим видам казней и многолетней каторге. 10 июля 1826 года Николай I смягчил приговоры тем, кто планировал убить его и его семью: смертную казнь всем, кроме пятерых главарей, он заменил пожизненной каторгой.
13 июля состоялась казнь Рылеева, Пестеля, Муравьева-Апостола, Бестужева-Рюмина и Каховского. «Повешенные повешены. Но каторга 120 друзей, братьев, товарищей — ужасна», — писал Пушкин. Именно благодаря его гениальным стихотворениям большинство потомков помнит про «глубины сибирских руд», «мрачные пропасти земли», «темницы», «мрачные подземелья», «оковы тяжкие» и прочие прелести царского ГУЛАГа. Если же обратиться к письмам и воспоминаниям самих осужденных государственных преступников, а так же непосредственных свидетелей отбывания ими наказания, то вырисовывается совсем иная картина.
21 июля первая партия декабристов отправилась из Петропавловской крепости в Сибирь. Воображение рисует картины мрачных пеших перегонов изможденных кандальников, бредущих в дождь и мороз по грязным дорогам. На самом деле восемь первых осужденных добирались до мест лишения свободы в комфортабельных тройках. Ножные кандалы на них действительно были, но в остальном они не испытывали значительных неудобств. Как вспоминает участник первого этапа Евгений Оболенский, благодаря тому, что все восемь этапников принадлежали к богатейшим и знатнейшим семьям России, а Артамон Муравьев вообще был свояком министра финансов графа Канкрина, путешествие в Сибирь проходило с комфортом. Останавливались государственные преступники не в тюрьмах, а в гостиницах, питались не баландой с хлебом, а в придорожных трактирах и городских ресторациях, причем даже с шампанским. Провинциальная знать в городах по пути следования устраивала им пышные встречи. Конвой, состоявший из жандармов и фельдъегеря не только не препятствовал такому явному нарушению всевозможных инструкций, но и всячески потворствовал ему, причем не бескорыстно.
Когда через семь недель восемь декабристов добрались до Сибири, то все они вручили фельдъегерю Седову письма к своим петербургским родственникам с просьбой отблагодарить конвоира, «делавшего во время дороги всевозможные одолжения», солидными суммами от 500 до 1500 рублей. Всего за два месяца бравый фельдъегерь «заработал» 3−4 тысячи рублей, что равнялось годовому жалованию генерал-майора. Чуть меньшее вознаграждение получили услужливые жандармы.
Надо сразу оговориться, что с таким комфортом добирались до Сибири не все декабристы. Льготами пользовались только те, кто мог за них хорошо заплатить, то есть богатые офицеры гвардейских полков, представители виднейших фамилий России. Бедные пехотные офицеры, прежде всего члены «Общества соединенных славян», участвовавшие в восстании Черниговского полка, не имели денег на подкуп конвоя и шли к местам каторги пешком вместе с простолюдинами, осужденными за уголовные преступления.
Эту разницу прекрасно чувствовал народ. Многие знатные заговорщики оставили воспоминания о том, как их «приветствовали» те самые простые люди, ради блага которых якобы затевалось восстание. «Это — не наши. Наши-то, горемычные, в Сибирь пешком идут», — говорили свидетели того, как государственные преступники подруливали на тройках к подъезду ресторации. При этом народ называл несостоявшихся цареубийц особо обидным для них прозвищем «царики».
Когда декабристы добрались до Сибири, оказалось, что тяжелый труд «в мрачных пропастях земли» грозит далеко не всем. Из 91 преступника, осуждённого на каторгу, в шахты на Благодатском руднике спускались всего 8 человек: Оболенский, Волконский, Якубович, Трубецкой, Давыдов, братья Борисовы и Артамон Муравьев. Все они были приговорены к вечной каторге, но еще до прибытия в Сибирь срок их наказания был сокращен до 20 лет, а затем еще и неоднократно уменьшался. Подневольный труд этих восьми главных заговорщиков «каторжным» мог считаться только формально.
«Работа была нетягостна: под землею вообще довольно тепло, — вспоминал о работе в шахте Евгений Оболенский. — Обычные ссыльнокаторжные заняты были одинаковою с нами работою, но их труды были втрое тягостнее. Многие из них не раз в порыве усердия брали наши молоты и в десять минут оканчивали работу, которую мы и в час не могли исполнить. В одиннадцать часов звонок возвещал окончание работы, и мы возвращались в свою казарму; тогда начинались приготовления к обеду». После пятичасового рабочего дня и сытного обеда наступало свободное время, которое осуждённые декабристы посвящали отдыху.
В Петербурге заговорили об ужасных условиях труда в жутких сибирских шахтах. И правительство поспешило облегчить работу государственных преступников. Правда, самим декабристам эта забота вышла боком. Их достали из теплых шахт и заставили таскать носилки с рудой. Норма составляла 30 пятипудовых носилок в день, которые надо было отнести за 200 шагов. К тому же, если в шахте работали без кандалов, то таскать руду пришлось в ножных цепях.
Переноска тяжестей понравилась не всем декабристам. Большинство частенько предпочитали назваться больными и под этим предлогом остаться в казарме — истинное состояние их здоровья никто не проверял, верили на слово. Например, в сентябре 1827 года было девятнадцать рабочих смен. Лишь Оболенский и Пётр Борисов отпахали их полностью. Остальные «проболели» кто 6, кто 10, кто 12 смен. Сергей Волконский за месяц выходил на работу всего три раза, а Артамон Муравьев вообще два.
20 сентября всех восьмерых отправили в Читу, где были сосредоточены декабристы, приговоренные к разным срокам каторги. В Чите подходящей работы для декабристов просто не было. Местное начальство ломало голову, чем бы занять семь десятков бывших заговорщиков. Их то посылали засыпать овраг, то отправляли на мельницу. Все эти повинности казались заключенным чем-то вроде развлечения: «Разумеется о работе никто и не думал, но чрезвычайно неприятно было ходить два раза в день на работу и находиться на открытом воздухе, а особенно в ветреный день или в дождливый, хотя мы устроили после навес около деревьев. К зиме же вздумали дать нам другую работу. Поставили в какой-то избе ручные жернова, находящиеся во всеобщем употреблении в Сибири и назначили нам молоть по 10 фунтов зернового хлеба. Разумеется, и тут никто не работал, кроме тех, кто сам хотел упражняться в этом для моциона. Работать же нанимались за нас сторожа на мельнице по 10 копеек с человека…»
Такой же «каторжный» труд продолжился и на Петровском заводе, куда декабристов перевели в сентябре 1830 года. Там тоже устроили мало кому нужную мельницу, на которой декабристы зачастую не работали сами, а нанимали сторожей или даже конвоиров. Денег у заключенных хватало далеко не только на это. Состоятельные родственники готовы были переводить сибирским страдальцам любые суммы. Правительство ограничило суммы переводов: 500 рублей в год на заключенного и 2000 на последовавшую за мужем в Сибирь жену. Деньги были гигантские, но их каторжникам не хватало. Родня сумела пролоббировать поблажку: мол, не у всех государственных преступников есть богатые спонсоры и не всем приходят переводы. Пусть отменят ограничение, а переведенные деньги будут делиться на всех. Ограничение отменили. В результате при проверке обнаружилось, что в 1829—1830 годах общая сумма переводов в Читу составила 400000 рублей. Для сравнения: внешний займ России в 1829 году оказался всего в 5 раз больше — 2 миллиона рублей.
Помимо переводов в Сибирь широким потоком шли и посылки. Каждую неделю из Иркутска в Читу доставляли целый обоз с одеждой, бельем, книгами и даже московскими калачами и сайками. На каторгу присылали мебель и музыкальные инструменты. В 1830х годах в камерах Петровского острога и домах декабристских жен стояли восемь фортепиано, рояль и несколько клавесинов. Струнный квартет ссыльнокаторжных играл на европейской работы скрипках и виолончели. Свой первый концерт этот квартет дал 30 августа 1828 года, в день снятия кандалов со всех декабристов. Некоторым каторжникам присылали их библиотеки целиком. В камерах у Лунина и Завалишина количество книг перевалило за тысячу.
В такой обстановке особенно остро чувствовалось имущественное расслоение дворянских революционеров. Несмотря на заявленное желание отдавать большую часть переводов в общую артель, богатеи жертвовали на нужды коллектива совсем небольшие суммы. В результате у одних декабристов внутри тюремной ограды выросли отдельные собственные комфортабельные домики, а дома их жен на Дамской улице в Петровском заводе представляли двухэтажные хоромы по 300 кв. м. с большими приусадебными участками, флигелями и надворными постройками. В это же время у других декабристов не хватало к обеду чая и сахара. Не удивительно, что многие из них фактически нанимались в услужение к своим состоятельным товарищам.
Некоторую абсурдность каторге дворянских революционеров придавало присутствие рядом с осужденными их жен, желавших жить в Сибири почти так же как в столице. Надо заметить, поведение декабристок, последовавших за своими мужьями в Сибирь, считалось подвигом только их родственниками, чересчур экзальтированными поклонниками, а также революционно настроенными потомками. В XVIII-XIX веках подобное поведение жен не считалось чем-то исключительным: тысячи крестьянок сопровождали своих осужденных супругов на каторгу, вместе с семьями отправлялись к местам наказания и преступники других сословий. Жены соревновались друг с дружкой размерами и убранством домов, имели многочисленный штат прислуги и бомбардировали Петербург жалостливыми письмами о предоставлении им и их несчастным мужьям всяческих льгот.
Забавно, что иногда усердие жен оборачивалось неудобствами для декабристов. Когда намечался перевод осужденных из Читы в Петровский завод, женщины заранее позаботились о строительстве для себя на новом месте новых удобных жилищ. Платили они щедро. И на их дома ушел весь сухой лес, заготовленный для постройки тюремных казематов. В результате декабристам построили камеры из сырой непросушенной древесины, из-за чего те мерзли долгими сибирскими зимами. Но даже в этих казематах женщины умудрились выхлопотать для своих супругов отдельные двухкомнатные (!) камеры, которые со вкусом обставили модной мебелью и украсили стены фамильными портретами.
Быт холостых декабристов был не столь устроен, как у их женатых товарищей. В первые месяцы совместной жизни дворянские революционеры посвящали досуг диспутам, чтению лекций, шахматными турнирами. С ходом времени подобное времяпровождение стало уделом лишь самых достойных. В камерах появились водка и карты. Декабрист Дмитрий Завалишин вспоминал: «Свистунов у Вадковского в номере проводит в играх все ночи, и дела от пьянства доходят до того, что Вадковский чуть было не зарезал Сутгофа».
Молодые мужские организмы, не измождённые тяжелым физическим трудом, требовали любовных утех. Получить их законно могли лишь те, к кому в Сибирь приехали жены. Холостым приходилось вертеться. Как вспоминал Завалишин, «в 3-м каземате на крутом косогоре построил избушку Ивашев, прикрывая настоящую цель будто бы приготовлением к побегу, чем надувал других и приятель его Басаргин, когда в сущности дело шло просто о том, что в этот домик очень удобно было приводить девок». Чтобы обуздать сына, богатейшая мать Ивашева договорилась с дочерью гувернантки, француженкой Камиллой ле Дантю, и та за крупную сумму согласилась выйти замуж за каторжанина, которого в глаза не видела. В 1830 году она приехала в Сибирь, где вскоре и сыграли свадьбу.
Другие осужденные ловеласы были не столь удачливы. «Разврат начал искать всевозможных выходов. Под предлогом, что Барятинского, находившегося в сильной степени заражения сифилисом, нельзя лечить в общем каземате, Вольф… выхлопотал ему разрешение жить в отдельном наемном домике, и как товарищам Барятинского дозволялось туда ходить к нему…, то его домик сделался притоном разврата, куда водили девок…». На помощь страдающим мужчинам приходили жены их товарищей. «Большая… часть арестантов Петровского острога были холосты, — вспоминал окружной начальник Петровского завода Алексей Кузьмин, — все люди молодые, в которых пылала кровь, требуя женщин. Жены долго думали, как помочь этому горю. Анненкова наняла здоровую девку, подкупила водовоза, который поставлял воду в острог, подкупила часовых. Под вечер девку посадили в пустую бочку, часовой растворил ворота острога, и, выпущенная на двор, проведена была другим часовым в арестантские комнаты. Голодные декабристы, до 30 человек, натешились и едва не уморили девку. Тем же порядком на следующее утро девку вывезли из острога. Анненковой и после этого несколько раз удалось повторить ту же проделку. Быть может, об этом знали или догадывались начальники, но смотрели сквозь пальцы. Сколько было благодарностей от арестантов!»
В условиях мужского общежития проявлялись и другие привязанности. «Еще в первом самом каземате в Чите начали с того, что стали заставлять мальчишек-каморников приносить тайно водку, поили их до пьяна и завели с ними педерастию, — вспоминал Завалишин. — Самые благородные усилия своих товарищей, устроивших школу для образования бедных мальчиков, попустились употребить самым страшным образом во зло… Когда в Петровском заводе учеников-мальчиков сделали орудием педерастии, то они сделались нестерпимо своевольны и дерзки. Но скандалы этим не кончились. Вдруг открывается, что два главные деятеля 14 декабря, Щепин-Ростовский и Панов, находятся в гнусной связи… В Петровском каземате, когда даже тюремщик не считает нужным запирать комнаты заключенных на замок, Щепин на ночь запирает Панова, чтобы никто другой не мог воспользоваться его благосклонностью».
В 1830х с каждым годом в Петровском заводе находилось всё меньше декабристов: каторжные сроки у многих заканчивались, и их отправляли на поселение. Это считалось облегчением участи осужденных, но многие декабристы уезжали со столь комфортной каторги крайне неохотно. Здесь их быт был обустроен, а на новом месте неизвестно, что будет. Статистика подтверждает их опасения: в Петровском заводе умер лишь один декабрист Александр Пестов, а показатели смертности в местах поселения оказались гораздо выше.
За время каторги декабристы, на словах так пекшиеся о счастье народа, общались с представителями этого народа исключительно как с прислугой, охранниками и проститутками. Приходится признать правоту Владимира Ильича Ленина, писавшего о декабристах, что «страшно далеки они от народа».
© diletant.media
